ВЕЕРНЫЙ МИР

- Мне, конечно, сложно, потому что вы какой-то неохватный. В своих работах вы развертываете столько тем и идей, что сложно выявить основное. Но главное, на мой взгляд, я почувствовала. Это веерность мышления. Вы как-то написали, что «центр такого мышления везде, а окружность нигде».

- Да, это паскалевский образ.

- Хотелось бы подробнее узнать, что вы понимаете под веерным мышлением?

- Вы смотрите на сложенный веер и видите узенькую планочку, потом начинаете его раскрывать, появляется еще одна планка, за ней другие, и постепенно весь веер раскрывается, мир состоит из множества планов. Когда традиционный ученый смотрит на определенное явление, понятие, дисциплину, институцию, он спрашивает: «А почему это так? Какова причина этого явления?» От непосредственной причины он переходит ко второй, третьей, более глубокой. Это детерминистическое мышление — поиск причины. А я задаю такой вопрос: «А почему не иначе?» Почему, например, есть такая дисциплина, как лингвистика, а нет дисциплины о формах молчания, ведь, в конце концов, все звуки, нами произносимые, осмысленны только благодаря паузам между ними. Какая была бы интересная дисциплина – сайлентика или сайлентология (от слова «silent»)! Вот это и есть веерное мышление. Я размышляю не о причинах существующего, а о возможностях несуществующего — пока еще не существующего или не названного. Например, есть симпатия и антипатия, но часто эти чувства совмещаются, и я предлагаю понятие "амбипатии" ("люблю и ненавижу", как у Катулла). Одна отодвинутая планка открывает другую, распахивается веер ранее не обозначенных явлений.

- Снова приглядимся к вееру. В развернутом виде у него есть основное поле, и есть центр, который представляет в сжатом виде те самые планки. Правильно ли я понимаю, что веерное мышление построено таким же образом – есть некие первокорни, первоосновы, из которых вырастает само веерное поле смыслов.

- Первооснова — это, конечно, реальность, данная нам единственная жизнь. Если вынуть этот стержень, все планы-планки разлетятся в стороны. Но, говоря о центре, нужно различать системы центростремительные и центробежные. Гегелевская философия – пример огромной центростремительной системы, когда есть одна абсолютная идея, она же реальность, от которой все исходит и к которой все возвращается. Гегель мыслит «веером в сжатом виде». Для меня же главное - развернутый веер, как образ центробежной системы. Не свести разум к сущему, как у Гегеля ("все действительное разумно, а разумное действительно"), а напротив, найти в разуме то, что не умещается в сущее. Исправить онтологическую несправедливость.

- Что такое онтологическая несправедливость?

- Есть несправедливость моральная, социальная, когда одним людям достается всё, другим ничего, когда сильные или богатые попирают слабых и бедных. А онтологическая несправедливость — когда одна форма бытия оттесняет и попирает другую, утверждает себя как единственную, отрицая право других на существование. Меня всегда удручало, что из миллионов семян или зародышей жизнь дается только единицам, остальные погибают, а среди них могли быть гении. Материальный мир, про всей своей огромности, слишком тесен и беден, а мышление может гигантски расширить его объем и наполненность, т.е. креативно исправить онтологическую несправедливость, а заодно преодолеть онтологический конформизм — пребывание в рабстве у данной формы мироустройства. Человеческое сознание так устроено, что вносит в бытие свободу, неповиновение, дух мятежа.

Сама наклонность ума задавать вопрос: почему это, а не другое, — свидетельствует о том, что мы не полностью этому миру принадлежим, а находимся в мультиверсуме. Если бы мы были только частью этого мира, как растения или животные, то не задавали бы таких вопросов, не ставили бы бытие под сомнение, а мирно произрастали на своей почве или искали корма. Вопросительность нашего бытия, погоня за несуществующим — лучшее доказательство философии многомирия, в том числе, возможно, в эвереттовской версии (Хью Эверетт – американский физик, предложивший многомировую интерпретацию квантовой механики. – ред).

Согласно этой теории, каждое мгновение рождается множество квантовых миров: элементарные частицы, находясь в суперпозиции, создают ряд вероятностей, которые либо осуществляются одновременно (по Эверетту), либо задают возможность отстранения, вненаходимости по отношению ко всему сущему (это мой гуманитарный домысел). Я не берусь об этом судить с точки зрения физики, но то, что мы оцениваем смысл каждого явления только по отношению к его возможности быть другим, свидетельствует если не о множественности, то о множимости миров. Смысл любого события, в том числе исторического, например, Октябрьской революции, можно понять, только прослеживая ветвления других возможных событий. Сама эта способность мыслить, т.е. множить смыслы свидетельствует о том, что, по крайней мере, наша ментальность принадлежит мультиверсуму. И тогда становится как-то веселее жить (смеется), потому что, оказывается, мы живем в открытом мироздании.

- Расскажите, как вы пришли к веерному мышлению, помните ли вы этот момент?

- Был один момент, который я хорошо запомнил. Это было 11 марта 1984 года. Я закончил очередную статью, принял ванну — и в этот момент в голове пронесся образ, с которым я живу до сих пор. Это был образ словаря, состоящего из множества страниц, между ними пульсировали золотые нити, и каждое слово относилось ко всем другим. Это была ««Книга книг»», которую я и начал тогда писать; за четыре года она разрослась до 1700 страниц. Я понятия не имел об интернете, его тогда и в помине не было. Когда в 1995 году, уже в Штатах, я впервые вышел в интернет, то сразу узнал ту книгу и с помощью одного моего студента сразу же сконструировал ее электронное подобие — ИнтеЛнет (InteLnet) Это была энциклопедия многообразных альтернативных идей, которые взрывали статус-кво в философии, в религиях, в политических мировоззрениях. Одно из названий этого мегатекста было "Учения алфавистов", потому что авторы, от имени которых производились разные духовные и социальные движения, обозначались инициалами — буквами алфавита. Иногда инициалы соответствовали реальным лицам, которые, действительно, выдвигали подобного рода суждения в зачаточных формах, а я их развивал в целые системы и манифесты. Из этой "Книги книг" у меня впоследствии выкроилось несколько книг, в частности, «Новое сектантство», где используется точно такой же прием с инициалами, обозначающими основоположников разных религиозных движений, сект, философских систем. И, вероятно, главная из моих книг, — "Проективный словарь гуманитарных наук".

- В одной из статей в «Книге книг» вы писали, что занимаетесь деконструкцией идей, но не в критическом смысле, то есть развенчивающем чье-то суждение, а в размножающем, то есть «созданием множества альтернативных вариаций, соперничающих между собой моделей». Я так понимаю, что сама идея множественной реальности должна как-то сглаживать углы и противоречия, но не станет ли это соперничество в результате борьбой, в которой побеждает опять же только один. Как вы этот парадокс решаете?

- Речь ведь не о том, что какая-то из этих идей вернее. Они все — веерные и дополняют друг друга. Можно состязаться в том, чтобы первому найти и выразить еще один план бытия, но суть в том, что все эти планы существуют в модальности со-возможного, которое предполагает, как говорили в советское время, мирное сосуществование.

Мир, в котором мы живем, становится все более ментальным, производным от действий разума. А в ментальном мире действуют другие законы, нежели в физическом. Если у меня есть яблоко и я хочу им с кем-то поделиться, у меня останется только половина. А если я делюсь идеей, то она умножается на те личности, с которыми я ее разделяю. Она ничего не теряет, но приобретает новые грани, оттенки. В ментальном мире действуют законы умножения, щедрости, отдачи. Коммунизм был ложен, страшен и разрушителен в мире собственности и производства, но в мире интеллектуальном у коммунизма есть своя правда. Может быть, поэтому именно интеллектуалы во всех странах тяготеют к коммунизму, к общности идей и творений, — но когда они хотят навязать его рабочим, крестьянам, хозяевам, собственникам, экономике, тогда коммунизм оборачивается насилием, рабством и терпит крах. Он применим только к области идей.

Вообще мы слабо представляем себе мир будущего. Ментальные принципы будут в нем сильнее физических. Этот мир станет, условно говоря, таким же ассоциативно подвижным, насыщенным, ускоренным, как мир нашего сознания. Все меньше будет разрыв между возникновением идеи в сознании и ее воплощением в реальности. Физическое вещество по своей интенсивности будет все более сближаться со структурой мозга, с многосложностью его нейронных связей. Сейчас наша мысль невероятно опережает скучное, медленное мироздание, но когда-нибудь разгонит его настолько, что скорость света будет казаться ничтожной в сравнении со скоростью мысли. Она и сейчас быстрее, но замкнута пространством нейронных связей, а когда-нибудь выйдет в простор материального бытия. Нынешняя увлеченность искусственным интеллектом — это только предисловие к ментализации всей реальности, к панментализму.

- Тщеславие

- …Или тщеславие, то этот веер дискредитирует сам себя. Веер, который он создает, может быть прекрасным, но вот это павлинье желание показать себя в итоге приводит к обратному эффекту, когда ты творишь не произведение искусства, а только превозносишь себя. Думали ли вы о том, что само по себе веерное мышление как метод хорош, но его реализация зависит все же от самого человека, его моральных качеств, которые в нем присутствуют. Для вас мышление и нравственность сосуществуют?

- Нравственность в применении к мысли — та же, что и в применении к людям. Нужно любить то, о чем думаешь, — предмет своей мысли. Для меня важно понятие «филогнозис», познание любовью. Некоторые критики, пишущие о литературе, о культуре, странно вдохновляются импульсом ненависти, скепсиса, сомнений, подозрений и изливают свои негативные чувства по поводу прочитанного. На мой взгляд, лучше писать только о том, что любишь. Мысль — это своего рода влечение, и недаром слово "познать" в языке Библии имеет двойной смысл, когнитивный и эротический ("познать женщину"). Ты хочешь соединиться с тем, кого любишь, и это не просто эрос, но еще и зачинание чего-то.

Главное в любви, как писал Платон в «Пире», – это желание зарождать новую жизнь вместе с тем, кого любишь. Если ты по-настоящему любишь язык, тебе хочется не просто изучать его, но производить с ним и от него новые слова, лексические и грамматические инновации. Твоя мысль, входя в чужой текст, создает нечто новое. Если нет этого вдохновения чужим текстом, желания построить новые уровни знаков на его основе, тогда не имеет смысла им заниматься. Можно, конечно, в педагогических целях критиковать писателя, если он неуч или только в начале пути, но мне ближе такое понятие, как празднование, селебрация (celebration) текста. Деконструкция, на мой взгляд, хороша лишь как предисловие к конструкции, когда ты показываешь, в чем текст умнее самого автора; но если он умнее автора, то давай, пользуйся этим умом, создавай нечто новое в содружестве с этим текстом.

- Не разрушая, а созидая из текста…

- Да, созидая. При этом важнейший момент мышления – проблематизация текста (идеи, концепции), ведущая к новому синтезу элементов, возникших в результате его анализа. Скажем, «алмазное правило» в этике ("поступай так, чтобы твои наибольшие способности служили наибольшим потребностям других людей" - ред) синтезировалось после проблематизации «золотого правила» ("не делайте другим то, что вы не желаете для себя, и поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступили". – ред). Или, скажем, в новом понятии инфиниции проблематизируется устоявшееся понятие дефиниции (определения). Инфиниция демонстрирует неопределимость того, что она определяет. Во многих теологических текстах мы встречаем примеры не дефиниций, а инфиниций, определяющих предмет через невозможность его определения. Например, понятие дао в даосизме. Или Бог в апофатической теологии. Переход к синтезу через проблематизацию – тот же самый вопрос, о котором я говорил вначале: «Почему не иначе?» Аналитизм может перейти в новую процедуру синтеза, создающего новые понятия, дисциплины, мировоззрения (об этом подробней в моей недавней статье "От анализа к синтезу. О призвании философии в XXI веке").

- А как такая созидательная проблематизации сочетается с современным научно-техническим развитием?

- Если традиционная технология улучшала мир, например, изобретала, как лучше добраться из пункта «А» в пункт «Б», какие транспортные средства использовать, то современная техника выходит на квантовые уровни, которые меняют сами основания бытия. Поскольку философия мыслит мир как целое, она приходит к союзу с современной технологией: обе ставят под сомнение основные параметры существующего, проблематизируют его.

Новейшая техника, в отличие от старой, проблематизирует физические, генетические, биологические основания мира. Кванты, гены, нейроны, мозг, гормоны,— вот на каких уровнях начинает работать техника, тем самым сближаясь с философией, ее мироцентричностью.

- В одной из статей, где вы пишете про «интеллектуальную комедию», есть такие слова: «Философия занимается тем, что мыслимо, а не тем, что истинно». Также вы обращаете внимание на то, что сегодня мир стал таковым, что человек все больше начинает жить в идеях. Действительно, складывается ощущение, что мы сегодня живем все больше не в мире людей, а в мире идей, которые поглотили или завоевали людей.

— «Новое сектантство» было задумано в 1984 г. как первая часть "Комедии идей", характерной именно для того советского общества, где она зародилась. «Божественная комедия» Данте родилась в средневековом, религиозно ориентированном обществе. Человеческая комедия Бальзака – это капиталистическое общество, где мера всего — частный индивид, предприниматель. Комедия идей возникла в социалистическом обществе, идеократическом государстве, где правят идеи.

Когда это государство рухнуло, выяснилось, что на место одного тоталитаризма пришел не плюрализм, а множество разных маленьких тоталитаризмов. В «Новом сектантстве» рассматриваются идеи, приходящие на смену коммунистическим. Например, пушкинианство, то есть почитание Пушкина как мессии, и другие мироспасительные идеи. У кого-то это дом как храм, как семейное святилище; у кого-то религиозное отношение к еде; у кого-то святость родной земли, впитавшей потоки крови ("кровосвятцы"). Каждая идея создает свой культ, секту. Смысл этого сочинения – Комедии идей - состоит в том, что уже не теологические добродетели и пороки, как в средневековом обществе, и не нажива и собственность, как в капиталистическом, а собственно идеи составляют пружину общественной жизни: революций, реакций, тотального террора. Идеи становятся формой одержимости, безумия, самоослепления, и тогда они достойны осмеяния, как идолы, поскольку на их алтарь приносятся человеческие жертвы, иногда миллионы жертв.

Веерное мышление позволяет освободиться от диктата идеологии, устанавливая множественность точек отсчета.

Это не релятивизм в том негативном смысле, что, дескать, для меня все относительно, истины не существует, отсюда право на индифферентность, равнодушие к истине. Веерность – любовь ко многому и разному, к многоликой, многомирной истине. Если я люблю мир, то хочу, чтобы его было больше. Если я люблю мысль, то хочу, чтобы мыслимого было больше. Это естественное стремление — умножение сущностного и умножение мыслимого. Важно разбрасывать семена. Некоторые падут на каменистую почву, некоторые дадут всходы.

Это можно проследить даже количественно, если рассеиваешь много мелких семян. У меня есть интернет-рассылка неологизмов "Дар слова. Проективный словарь русского языка". Я выпускаю ее с 2000 года, вышло почти 500 выпусков, а в них примерно три тысячи новых слов. Время от времени я проверяю по Гуглу, какие из них заглохли, а какие взросли. Предсказать невозможно. Есть любимые мною слова, которые взошли всего лишь на десятках или сотнях веб-страниц, и есть гораздо менее любимые, которые встречаются уже на десятках и сотнях тысяч. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...

- Вам также интересен выход за пределы настоящего в контексте нового понимания будущего, точнее, "предбудущего" которое вы обозначаете как «волнение и пульсацию».

- Предбудущее - четвертое время, наряду с прошедшим, настоящим и будущим. Будущее – это то, что будет, а предбудущее – то, чему быть или не быть. То, что будет через 10 или 100 лет, – это одно время, "будущее"; другое время – настающее, вплотную подступающее. Что делать в ближайшее время, которое определяется моим волением: «читать или не читать эту книгу», "быть или не быть с этим человеком".

Это зона наибольшего волнения, напряженности, выбора себя в предстоящей ситуации. Гамлет в своем монологе размышляет не о будущем, не о том, что будет после смерти, а о том: "быть иль не быть — вот в чем вопрос". Предбудущее определяется свободой воли и выбора.

- Как вы переживаете состояние бесконечности и неизвестности?

- Вернусь к Паскалю, к интеллектуальной сфере, "центр которой везде, а окружность нигде". Центр есть, но он подвижен. Жизнь центрируется в одном, другом, третьем, переходит из одного центра в другой, но это не значит, что она рассыпается в хаос. Если исходить из полной равнозначности всего и отсутствия иерархии, тогда нет смысла и в движении. Мы должны ограничить себя для того, чтобы сделать возможным пересечение границы. Мышление тогда по-настоящему событийно и авантюрно, когда преодолевает границы уже сложившихся идей, теорий, дисциплин. Есть определенное членение наук в университетах, есть правила логики, и когда ты их опрокидываешь или подрываешь — это весьма энергийный смысловой жест. Поэтому я как раз очень стараюсь центрировать вещи, от которых потом можно сильно оттолкнуться.

Эта серия ограничений и пересечений — интуитивная, импульсивная, спонтанная деятельность мышления. Я не знаю, о чем я буду думать не то, что завтра, но и сегодня, через час. Постоянно работаю над несколькими проектами, переходя из одного в другой, как водитель перестраивается с полосы на полосу — чувствуя впереди просвет и ускорение.

- Вы как-то упоминали про метапрактики, призванные превращать повседневные, обыденные действия в трансформирующий акт. Вы приводите пример, как можно стоять в очереди и вдруг представить, что на вас смотрит, например, Будда. Я реально представила, и это, действительно, преображает. Правильно ли я понимаю, что ваша способность к созиданию множественности миров внутри вас создает пластичность и многослойность самой обыденной жизни, в которой, благодаря веерности, сосуществуют разные пласты.

- Обыденная жизнь остается обыденностью. Каждый день надо завтракать и делать зарядку; а по вторникам и четвергам ходить на работу и читать лекции... Но, конечно, фон жизни создается медитацией на все эти темы, которая придает интересность даже самым рутинным занятиям. Обыденность состоит из предсказуемых действий, когда я знаю, что завтра, в час дня, я должен быть на лекции; но я не знаю точно заранее, в каком порядке будет строиться лекция или семинар, какие возникнут вопросы; не знаю, что подумается и напишется сегодня. Именно эти "не знаю" и сосредотачивают в себе энергию и интерес мыслительного, да и жизненного процесса. Не люблю работать по плану. Чтобы быть интересным самому себе — а иначе вообще ничего не получится, — мне надо перебегать дорогу своим планам, двигаться наперерез. Бывают обязывающие, предрешенные ситуации, но я их стараюсь избегать. Живу в ожидании какой-то встречи, иной мысли или концепции. Ведь думать — это узнавать новое не от кого-то, а от самого себя.

Можно узнавать неизвестное, но нельзя охватить неохватное. Мы приходим в мир, который запущен задолго до нас, как карусель, и будет еще долго вращаться. Моя скромная задача состоит в том, чтобы на очередном повороте вскочить на свою, так сказать, лошадку и прокрутиться свой положенный срок. Я не могу охватить своим умом дело Бога, Перводвигателя, объяснить все от начала до конца. Но частичные рейды сознания на пробелы и зияния существующего мира, попытки разглядеть через них очертания каких-то иных миров, — вот это, со всей положенной скромностью, можно себе позволить в отведенный тебе срок.

P.S.

- Если не секрет, над чем вы сейчас работаете, над какими зияющими пустотами.

- У меня совсем недавно вышла книга «Феникс философии». По-русски ее нет, она написана по-английски. Это история русской мысли второй половины XX века, после смерти Сталина и до смерти СССР. 1950-1980-е. Эти сорок лет и есть время моей жизни в России, то, что я усвоил и вынес из нее. Это попытка осознать основные философско-гуманитарные движения того времени, включая важные для меня имена: Бахтин, Аверинцев, Лотман, Померанц, Библер, Налимов... Первый том был про марксизм, структурализм, персонализм и культурологию. Во втором томе, над которым я сейчас работаю, "Идеи против идеократии", будут национализм, христианская философия, космизм, эзотеризм и постмодернизм. А вчера у меня возник замысел книги о времени, о Хроносе; кроме того, до конца января я должен сдать еще одну книгу, Первопонятия, к которой я еще даже не приступал, то есть я сильно отстаю от своего расписания. Забегать вперед и вместе с тем отставать — это способ оживить в себе чувство времени как неравновесного процесса, как "временения".