ТРЕПЕТ ДРУГОГО

- Представим, что человек научился видеть в другом – Другого. Каков был бы мир, если бы мир каждого человека состоял из общения с Другим с большой буквы.

- Наш мир из этого общения по преимуществу и состоит, поэтому он, как говорил Андрей Платонов, такой прекрасный и яростный. Можно добавить, что мир исполнен трагических несовместимостей, через которые, как мы видим, и прокладывает себе путь захватывающая дух полнота совместной жизни. Сам феномен встречи с Другим экзистенциально противоречив, ведь, с одной стороны, мы не можем обрести себя без Других. У каждого в жизненном опыте, наверно, есть такой момент встречи с Другим, который переворачивает или заново открывает для нас наше собственное существование. Мы можем вести «отсчет себя» с момента подобной встречи. То есть без Другого мы обойтись не можем. С другой же стороны, эта встреча может оказаться для нас и катастрофичной.

Вы знаете, у немецкого экзистенциального мыслителя Отто Больнова есть эссе под названием «Встреча». В нем он пишет, что встреча отличается от повседневного контакта между людьми, от вошедших в привычку форм совместного функционирования или делового общения тем, что встреча изменяет, преобразует тех, кто встречается. Причем, преобразует так, что сам человек не может этого предвидеть до момента встречи. Поэтому иногда, действительно, очень важно, чтобы ты как бы положил себе не изменяться, остаться собой, сохранить верность себе и другим во время той встречи, последствий которой ты опасаешься. Да, иногда важно предохранить себя от подобных встреч. Отсюда важный экзистенциальный показатель – готовность человека к встрече. У прекрасного русского новеллиста Юрия Казакова есть такой рассказ, «Вон собака бежит». Два человека, мужчина и женщина, едут в автобусе в далекую туристическую поездку. Между ними завязывается разговор, который может перерасти для обоих в настоящую человеческую встречу. Выясняется, однако, что кто-то из них, то ли мужчина, то ли женщина, оказывается не готов к этой встрече, внутренне не настроен на неё. И рассказ о том, как возможность, перспектива встречи вдруг сокращается до банального разговора о том, что они видят за окном: вон, мол, пробежала собака… Подлинная встреча – действительно жизненное событие, о котором заранее нельзя сказать, будет ли оно благодетельно или катастрофично, но можно с уверенностью утверждать, что обойтись без встреч человек не может. Встреча размыкает замкнутую на себе систему человеческого «эго». Встреча создает человека, в этом смысле она необратима. И повторюсь: встреча способна изменить нас так, как мы сами предвидеть бы не смогли.

- Когда я читала вашу книгу, то обратила внимание, что вы используете такие слова, стилистика, и смысловое наполнение которых очень характерны, мне кажется, для вашего способа мышления и чувствования. Я записала несколько таких слов: «трепетать», «укротить», «духовно превзойти», «погружение», «восприимчивость», «перетекание». Каждое из этих слов не констатация чего-то, а всегда некая процессуальность. Слова постоянно находятся в движении. Сами глаголы как будто на границах чего-то. У меня создался такой образ, что это очень похоже на - выход на порог. Встреча с другим происходит на пороге, на этом вот «между», где вроде бы была граница и ты ее вроде перешел, но ты еще не внутри и не снаружи, а между. Встреча с Другим – это как будто постоянное состояние «между», где ты уже - не «ты», но и не «другой». Эдакое вечное перетекание. Перетекание является для вас таким способом описать то, что невозможно зафиксировать?

Хочу сказать, что по своему душевному устройству я ведь из младших шестидесятников. Фундаментальным ощущением жизни для меня было чувство влекущей трепетности бытия. Начиная с 5–6 класса, я очень любил куда-то далеко ходить, гулять, забредать в неведомые концы родного города, думать о чем-то не насущном, необязательном. Идёшь – и открываешь вдруг для себя, что движешься по какой-то странной улице, которая неведомо где пролегает и неизвестно, существует ли вообще - тем не менее, ты по ней идешь. Она невозможна, несказуема, но она есть. Это тебе удостоверяет твое существование: кто-то существует, потому что мыслит, кто-то, согласно Вл. Соловьёву, потому что испытывает стыд, а ты вот - потому что идешь по этой улице. Или ещё пример. В спектре есть, как известно, 7 основных цветов, в последовательность которых можно вписать любой оттенок цвета. А ты понимаешь вдруг, что перед тобой совершенно другой цвет, который существует независимо от спектра. И это цвет твоего существования. И ничего не поделаешь. Ты существуешь в этом цвете, хотя о нем ничего сказать нельзя. Или вот как описать вечереющее небо или какой-нибудь неуловимый запах, которого через мгновение не будет? Это ощущение ускользающей, трепетной, неуловимой полноты существования – для меня навсегда стало важной жизненной задачей его сберечь. Нередко можно слышать об оттепели, весне 60-х. Это не просто фигуральные выражения: перед нами действительно открывались жизненные просторы, которые прежде были недоступны. Нам очень хотелось путешествовать, открывать для себя что-то новое, что раньше было под запретом. И где мог, кстати, появиться этот самый Другой.

К этому добавлю ещё одно. Надо сказать, что мировоззрение, в духе которого нас пытались в своё время воспитывать, проповедовало не просто «коммунистические идеи», но оптимистически незыблемый взгляд на бытие как таковое. Вот мы, дескать, неуклонно все куда-то идем, впереди какое-то неизбежное «светлое будущее»… Для меня, как и для многих моих сверстников, всё это имело привкус какой-то фундаментальной фальши. Мы хорошо понимали, что настоящее бытие трепетно, уязвимо, что его легко уничтожить - но это лишь делало его для нас тем более любимым и заманчивым. Так радуешься весне, зная, что для тебя она может оказаться последней. Эта трепетная ускользающая прелесть однократного человеческого существования – нам дано было её изведать, и впоследствии это наложило отпечаток на наше восприятие самого разного рода вещей. Я пошел в философию, а кто-то из моих друзей стал писателем, журналистом. В философии я пытался не терять из виду, что существуют такие ускользающие моменты бытия. Вот, скажем, та же трепетность. Сейчас мир таков, что основным человеческим достоинством зачастую представляется именно бестрепетность, умение с холодной, самоуверенной улыбкой подать себя. Вот, мол, я какой, остальное – ваши проблемы. Так вот, в своей философской работе я хотел бы не забывать, что существуют моменты трепета в человеческом существовании. Что в жизни вообще полно оттенков, неуловимых нюансов и если мы не можем их описать, назвать, то должны хотя бы помнить о том, что они существуют. Но что-то и назвать можно.

Вот, например, нежность – как редко мы вспоминаем о ней сегодня! Нежность - наш отклик, отзыв на трепет другого живого существа. Как нам защитить того, кто в неуверенности, тоске, страхе и трепете рядом с нами, но защитить, не поместив в какую-то бронированную коробку, а утолив его трепет – и вот, трепет Другого утоляет нежность. Именно трепетность бытия человеческого взывает к нашей нежности – так же как к постоянству, верности, надежности, способности утешить и ободрить.

Говоря о трепетности, уместно, думаю, вспомнить и об этих человеческих качествах. Ведь ситуация такова, что количество тех, кто расположен бить тревогу по тому или иному поводу (что тоже бывает полезно), нынче значительно превосходит число тех, кто способен реально утешить, ободрить, согреть рядом стоящих людей. В нынешнем чреватом всякими катастрофами мире особенно важно сохранить умение быть для кого-то реальной поддержкой, подставить дружеское плечо. В наши дни приходится опасаться обвинений в сексизме, но мне кажется, что это - неотъемлемая мужская черта. Как бы то ни было, мужчина должен быть способен поддержать тех, кто рядом, быть для них надежной опорой и защитой.

- Вы сказали про любовь, и я вспомнила фразу из вашей книги. «Счастье, - пишете вы, - когда мир, словно любимое существо, тянется навстречу твоей любящей ладони». Это ведь готовая формула сакральной математики встречи с Другим. В ней заложен секрет того, что для того, чтобы открыться миру, его сначала нужно любить. Протягиваешь миру любящие ладони, тогда и мир в ответ тоже открывается. Не кажется ли вам, что в этом и состоит секрет встречи - для того, чтобы увидеть Другого, сначала его нужно полюбить.

- Спасибо за такой вопрос. Наверно, философия вообще возможна потому, что у разных людей в чем-то совпадает их глубинный опыт. Что касается любви как предпосылки видения и понимания, то эта мысль хорошо известна в истории философии. Где-то об этом говорил Августин, затем Паскаль – нужно любить другого человека, чтобы его понять. Потом, как ни странно, эту мысль Паскаля подхватывает Хайдеггер. Мне она очень близка, поскольку к пониманию роли общения я шёл в своё время через духовный опыт любви. Мне и сейчас представляется, что любовь – такая нравственная доминанта, которая дает нам возможность в целом, в полноте, в завершающей форме рассмотреть весь опыт человеческого общения. Существует еще ряд троп, которые ведут к теме Другого, но мне всегда была ближе та тропа, которая вела от любви. Причем любви уязвимой, любви трепетной, что ли. У Августина в «Исповеди» есть такое рассуждение: человек больше всего хочет для себя вечного бытия. И поэтому для него губительно любить «недостойные» земные вещи.

- Вы знаете, во-первых, я всегда в большей мере чувствовал себя человеческим существом (улыбается). Чем личностью, например, или гражданином. Человек – это, по крайней мере, звучит по-человечески.

Что касается идентичности - ну не из моего словаря это слово. Мне понятнее аутентичность, т. е. способность быть и оставаться собой, окликнутость. Я чувствую и понимаю, например, что окликнут русским языком и культурой, окликнут родным городом – да, я киевлянин до мозга костей, - окликнут милой и дорогой с детства украинской землёй. И в этом чувстве окликнутости для меня, наверное, ничего уже измениться не может. Поскольку теперь мы живем в Израиле, было бы не этично, мне кажется, не завязывать какие-то контакты и с местной жизнью, не пытаться вписать, встроить себя в нее - но при этом, скажу достаточно категорично, оставаясь собой. Потому что когда теряешь себя, перестаёшь слышать обращённый к твоей неповторимой самости призыв - по большому счету, перестаешь быть нужен. Нельзя изменять своему человеческому призванию. И поэтому вовсе не из какой-то заносчивости, не из гордыни – я не могу быть другим, чем я есть. Конечно, это создает очень большие проблемы в реальной жизни – в Израиле так же, как и в современной Украине. Что поделаешь.

А вот о человечности – разговор особый. Коренная абсурдность современной ситуации в мире состоит, на мой взгляд, в том, что при всех угрозах, нависших над родом человеческим, мы, люди, повсюду все чаще забываем или пренебрегаем тем, что нас объединяет как людей. На предыдущем витке культурного развития, где-то в 80-е годы, было, мне кажется, больше понимания того, что всех людей, каковы бы они ни были, связывает то, что они люди, что они сочеловеки. Я и поныне убеждён, что человечность – одно из основных, и емких, и содержательных слов в нашей жизни. Очень важно его не забыть, не выхолостить его смысл. Был такой философ-неокантианец Герман Коген, один из основоположников философии диалога, так вот идея диалога, общения у него родилась из следующего соображения. Соображение отчасти религиозное. Коген говорил, что все люди сообща стоят перед Богом, сообща заключают с Ним Завет, и именно поэтому перед Его лицом все они – сочеловеки, по-немецки Mitmenschen. То есть их объединяет не то, что они все одинаковы. Они могут быть очень разными, но они соединены общими нравственными обязательствами. Их связывает нравственная сопричастность. Каждый за каждого отвечает. Мы отвечаем за то, что делают люди рядом с нами. За людей, которые принадлежат к какой-то общей с нами группе. В общем, за то, что позволяет себе человек. Поэтому, например, все ужасы, которые совершались в 20-м веке, в какой-то степени на совести каждого человека, поскольку все мы сопричастны друг другу. Один из крупнейших философов нашего времени Эмманюэль Левинас говорил в этой связи, что все мы, люди, - друг у друга заложники. И тут я хочу сделать небольшое примечание. Обратимся к русскому языку. Что делает людей людьми? Какое общее свойство объединяет всех людей? Слова «человеческость» в русском языке нет. Людей объединяет «человечность», а это нравственное качество, то есть людей объединяет именно нравственная сопричастность друг другу. Именно она и делает нас людьми. Люди могут вставлять себе искусственные сердца, модифицировать гены, но они останутся людьми ровно до той поры, пока в их отношениях будет жить человечность. Пока они смогут по-человечески относиться друг к другу. К другим народам, культурам, к иным, внечеловеческим живым существам, к океану вселенской жизни, в который все мы погружены. Знаете, в самой простой обыденной речи мы нередко можем слышать, что кто-то, дескать, поступил как человек, по-человечески. Представим себе робота. Если он сможет обходиться с нами по-человечески, значит, и трепетное дыхание человечности будет ещё жить в пост-человеческом мире. Ну а если такое отношение, которое базируется на человечности, будет потеряно – что ж, тогда, как говаривал Мераб Мамардашвили, придет пора гасить свечи.

- Ох, на этой ноте не стоит заканчивать, поэтому задам еще один вопрос. Что вас манит еще в теме встречи с Другим, что мучает и является для вас неразгаданным?

-- Мне кажется, что языку общения, языку диалога, так же, как и любому другому философскому языку, всегда угрожает опасность окостенения, превращения в нечто бестрепетное, омертвевшее. Очень бы не хотелось, чтобы диалогическая терминология, в том числе, понятия Встречи, Другого , понятие «Ты» воспринимались как некий набор окостеневших кличек. Я помню, как-то проходил у нас философско-богословский семинар в селе Лишня, под Киевом. Катя, вы ведь там бывали.

- Да-да.

- Так вот, как-то после моей лекции одна молодая участница, я ее назову – это сотрудница нашего отдела, замечательный киевский философ Лариса Карачевцева, - задала мне интересный вопрос. Вопрос такой: вот мы всё говорим о понятиях Другой, встреча, открытость, - а возможна ли какая-то теоретическая перспектива, которая выходит за рамки вообще диалогического языка, но так, чтобы это не было возвратом к монологизму, то есть к философии Ego («Я») или Ego-cogito, а вело бы дальше? Мне кажется, для философии этот вопрос закономерен. В этой связи меня уже давно привлекает тема границ диалога, того, что находится за его пределами. А ведь там могут быть разные вещи. Вот, скажем, молчание. Кстати, в последние годы своей жизни Михаил Бахтин все чаще задумывался о том, что же скрывает в себе человеческое молчание. В его заметках меня когда-то поразила удивительная фраза: «Тишина – это когда ничто не звучит. А молчание – это когда никто не разговаривает». Если человек, это разговорчивое существо, молчит, что-то же побуждает его молчать. Должен же быть особый смысл в его молчании. Вот, молчание - это то, что за диалогом. За диалогом и тема Третьего. Кто такой Третий и как его понимать? В Киеве, кстати, интересную книгу об этом написала философ и поэт Евгения Бильченко. А у Бахтина есть ещё такое словечко – нададресат. Бахтин говорит, что всякий диалог полноценен только тогда, когда предполагается, что кроме меня и моего непосредственного адресата, в нём соприсутствует и некто третий, в поле понимания которого находится вся диалогическая ситуация в целом. Бахтин говорит очень выразительно – любой диалог двоих может превратиться для человека в совершенно безысходную ситуацию, когда мне деваться некуда от моего собеседника. Это может быть страшнее фашистского застенка, если не предположить, что над нами существует нададресат, «некто Третий», кто дает нам пространство для встречи, кто позволяет нам находить какую-то перспективу за рамками этого непосредственного общения и присущей ему нудительности - термин Бахтина в той же связи. Ведь душа человеческая требует какого-то раздолья, выхода на простор. И в частности выхода за рамки диалога. У Левинаса совсем другая традиция мысли, у него очень интересно тема диалога перерастает в тему ответственности, тему заложничества за Другого. Ну и так далее. Мне кажется, впереди у философии еще много, скажем так, умственной целины, не освоенных доныне массивов живого человеческого опыта.

Актуальная проблемная ситуация видится мне в том, что опыт этот у нас есть, а сказать о нем мы, как философы, зачастую не можем, еще не научились. Но это, по крайней мере, означает, что современной философии есть куда развиваться. Дал бы Бог нынешней философской рефлексии выйти хотя бы на тот уровень понимания тончайших нюансов бытия человеческого, который достигнут, например, высокой поэзией последнего столетия, - и двигаться дальше. Я думаю, если будет живо человечество, если люди будут существовать и при этом не потеряют свой человеческий облик - философии предстоят новые захватывающие открытия. И мир, мир людей еще не один раз предстанет перед философской мыслью как Другой с большой буквы, которого надо учиться понимать заново.