"ВНИКАЯ"
и
"ВНИМАЯ"

Добродетель чуткости неразрывно связана со способностью слушать, вчувствоваться, вникнуть в нужды Другого. В то же время, «вникать» обладает лишь односторонней интенцией, то есть направленной от меня к Другому, и потому не может являться полностью реализованной добродетелью чуткости как золотой середины между равнодушием/бесчувствием и навязанной/навязчивой заботой. Сердцевина смысла чуткости имеет и обратную сторону медали, без которой ее восприятие было бы не до конца целостным – способность «внимать», быть в состоянии слышания, то есть обратной интенции, направленной уже в меня. Внимать – значит не просто слушать, но и, предоставляя свободу Другому, услышать его, дать возможность Другому быть таким, каким ему хочется быть, но также, держа свободу Другого как маркер и "двойную сплошную", которую не стоит пересекать, услышать его запрос и держать собственный ответ перед ним. Держать оба конца троса добродетели чуткости – «вникать» и «внимать» - станет главной задачей этой статьи. Удерживание себя в состоянии «вникания-внимания» назовем «чутием», или состоянием перетекания между двумя регистрами понимания-восприятия Другого, признавая, что в языке семантика слова "чуткость" обозначает скорее сам акт проявления или реализации состояния «чутия». Поскольку речь в статье пойдет не столько о конкретном Другом, сколько о Других в городской среде, то для удобства Другой будет восприниматься как коллективный Другой, предполагающий в своем содержании самых разных Других, в том числе, таких, которые друг друга могут воспринимать как Чужих.

Образ херсонского движения – это образ музыкальной гармонии с элегическим настроением. В музыке города почти нет места быстрым движениям, ритм его нетороплив, расслаблен, мелодика растягивается, создавая для наблюдателя утихомиривающий фон, в котором легко находиться и созерцать, но созидать, поскольку для него требуется ускорение и некоторое напряжение, проблематично. Тем не менее, легкость атмосферы города говорит и о том, что навязанность, то есть долженствование не настолько связывают «руки» города и потому возможен рост и развитие. Возможные причины подобного ощущения, сдерживающие факторы и потенциальные тенденции для развития городской среды рассмотрим ниже через призму проявления добродетели чуткости.

Херсонская чуткость создает впечатление грубоватой, неумелой реплики, копии, то есть не оригинальной репродукции картины подлинных нравов коллективной души города. Жители среды вроде проявляют друг к другу внимание и искренность, но эта обращенность к Другому, скорее, сдерживается традициями, уходящими корнями к советскому наследию, когда проявление искренних чувств было подавлено необходимостью соблюдения вежливости как стандарта «все как один». Узаконенная вежливость устраняла естественность в проявлении искренних чувств и тем самым лишала людей самобытности и подлинности. Подобная проблема подмены искренности на усредненный стандарт общения характеризует основную проблему стран с советским прошлым, как режимом, настроенным на стандартизацию «во имя общего дела». Херсон, в этом смысле, не исключение.

Однако в херсонской среде, впрочем, как и в целом в украинской, можно заметить и увеличивающую тенденцию в постепенном выталкивании из среды усредненного стандарта к естественному, подлинному разнообразному проявлению чувств, как тому, что исходит не из необходимости, а из собственного желания.

О чем свидетельствует эта зарисовка? О том ли, что бабушка хочет взбодрить маленького внучка, продемонстрировать пример естественности жизни, ее подлинной и настоящей проявленности, или о том, что ей самой хочется освободиться от статичности и неторопливости повседневного движения, побежать, чтобы выпрыгнуть из нормы среды?...

В этом примере чуткость являет себя не как стандарт поведения с другими, а становится способом, раскрывающим подлинные взаимоотношения с собственными желаниями, а также с потребностями других людей. Бабушка, совершив акт «выпрыгивания» из стандартизированного движения, проявила чуткость, то есть вняла собственным желаниям свободы и радости, в то же время вникнув в желание радости и свободы внука.

Качество проявленности нравственно-этического в человеке, как и в среде, связано и с эстетическими смыслами, присутствующими в каждом городском пространстве. То, какие эстетические стандарты и примеры творческой, свободной реализации предлагает в качестве основы город, зависит и то, насколько готовы будут раскрываться в подлинной, человечной форме жители, туристы и инвестирующие в будущее города.

Эстетике Херсона присущи, в этом смысле, разные сероватые и коричневые оттенки того же советского стандарта. Типичные формы, одинаковость застройки; в основном, не оригинальность дизайна – все это невольно обращает на себя внимание глаз наблюдателя, формируя соответствующее понимание «красивости», восприятия эстетического.

Если норма неизбежно усредняет и обедняет спектр возможного эстетического диапазона, то творческие оригинальности способствуют качественному усилению восприятия красивого и тем самым, побуждают преодолевать серую норму для раскрытия истинно прекрасного, чем может похвастаться, например, мастерски исполненное искусство.

Таким образом, одним из главных факторов, сдерживающих преодоление советского стандарта и последующее раскрытие подлинной нравственно-этической основы человечности, выступает и эстетическая норма.

Тем не менее, Херсон и здесь демонстрирует тенденцию «выскочить» из типизированной среды.

Несовпадение существующей эстетической нормы как доставшейся от советского прошлого с желанием новой, улучшенной эстетики городского пространства, находит, возможно, неслучайно свое проявление в надписях на стенах, цель которых, с одной стороны, конечно, разрушительная - испортить типизированное пространство, а с другой – созидательная, то есть обратить внимание на обновление среды. Важно отметить, что подобные надписи автор статьи видела только на старых и стандартных постройках. На стенах домов, на первых этажах которых размещены брендированные магазины, подошедшие к дизайну оригинально, надписи отсутствовали.

Данный пример позволяет предположить, что чуткость как качество людей, живущих в городе, может выступать как запрос на изменения и как протест против установленных ранее, но уже устаревших норм, таким образом, помогая городской среде преодолевать стагнацию и статичность и побуждая ее к преображению и трансформации.

Проявление свободы в городской среде, так же, как и свободы в жизни конкретного человека сопряжено не только с самим фактом наличия свободы, но и того, как она приложима к реальности, насколько она созидает благо для себя и других.

Свобода одних, научившихся воспринимать ее как способность созидающую, отличается наличием связи с другими в среде. Акт такой свободы – это побуждение к созиданию гармоничной связи между людьми.

Свобода другого типа отличается тем, что человек, постигший свободу, но, пока не научившись любить в этой свободе, воспринимает себя оторванным от среды, брошенным и оставленным ею, чувствует себя чуждым связи с ней и потому переживает кризис одиночества. Херсонская свобода, в этом смысле, как, наверно, и любая среда сегодня в мире (как и всегда) подвержена двум процессам одновременно. Но, несмотря на вечность этого парадокса свободы и любви, в этой статье намечу предпосылки того, как может проявляться помощь тем, кто оказался запутанным в ловушку свободы, то есть заброшенным в мир без понимания того, как жить в нем без любви.

Запрос на включенность в среду, взаимопомощь и сочувствие, исходящие от тех, кто воспринимает свободу как нравственную сопричастность с другими, становится ключом, открывающим возможность Встречи с теми, кто оказывается брошенным на произвол судьбы. А так же позволяет испытать на собственном примере то, что означает взаимосвязанность человека и среды, свободы и любви в ней как двух необходимых и добровольных начала в архитектонике нравственно-этической структуры городской среды. Практики среды, направленные на созидание взаимосвязи друг с другом, не конкурирующие, а предполагающие свободную, добровольную включенность в жизнь городской среды, могут менять и в целом ощущение среды как пространства свободы и любви.

Чуткость к несвободе другого, сопряженная с началом любви, устраняет возможные обиды, чуждость и оторванность от общества. Созидая приложимость к деланию через любовь, сам факт свободы обретает новый смысл, помогая восстановить взаимопонимание, которое опять же становится возможным, лишь соединив внутри себя «внимание» и «вникание».

Чуткость в городской среде неизбежно сталкивается с границами свободы Другого, которому и принадлежит окончательное право определять, насколько он готов их открывать в ответ на запрос Другого или в крайнем случае – без запроса. Защита границ собственной свободы неизбежна и естественна как базовый инстинкт о необходимости самосохранения и безопасности. Рассмотрим, какие тенденции можно обнаружить в восприятии безопасности в херсонской городской среде.

О чем может свидетельствовать эта история? О том, что молодая женщина знает свои границы и естественным образом защищает их от вторжения незнакомцами или о том, что ее реакция оказалась преждевременной, потому что высок запрос на безопасность, но занижена чуткость. Такой вопрос можно отнести и к пожилой женщине, которая, не разобравшись в ситуации, так же преждевременно отреагировала на то, что ей «показалось», что ее снимают. И в том, и другом случае, скорее главным критерием, сыгравшим на проявление реакции, стала преждевременность и ошибочные ожидания.

Чуткость в связке с высоким стремлением обезопасить себя, становится способом «на всякий случай» защитить себя, даже если это будет восприниматься как ошибочная, преждевременная реакция. Такой подход говорит о том, что уязвимость не допускается или воспринимается как слабость, при этом забывается, что именно благодаря уязвимости в нашу жизнь вторгается не только что-то опасное, но и прекрасное. Любовь и красота, например.

«Чутие» как состояние нахождения в процессе чуткости, перед актом проявления, становится важной способностью. Удерживание себя в подобном состоянии повышает качество слышания и смотрения, осязания и обоняния себя и мира в одновременном созвучии. Именно в этом состоянии среда предстает живым воплощением чуткости. Среда говорит, но распахнутость ее многоголосице становится возможной, лишь приняв собственную уязвимость перед ее величием и всеохватностью. И так же, как уязвимость может порождать тревожность, так, примиряясь однажды с ней, человек обнаруживает иной, чуткий способ общения со средой.

Оставлю читателю возможность самому сложить свое впечатление о коте Ваське и таксисте. Чуткость ли между ними? Да. Но что отличает эту чуткость от всех остальных ее проявлений?

----

Так же, как и человек способен прислушаться к необычайному в Других, так и среда способна отзываться на проявленную к ней чуткость.
Достаточно научиться «вникать» и «внимать» друг другу.