ЧУТКИЙ РЕМБРАНДТ

Вообразите себе, что вы предстали перед чудом невозможного, объяснить которое словами вы не в силах. Все ваши аргументы рассыпаются, как хрусталь, каждая теория, вспыхивающая как искра в сознании, терпит поражение перед силой невидимого, и сгорает, не успев придумать достойное объяснение произошедшему. Растерянные от многослойности возникающих мыслей, вы оказываетесь в тишине. Замерев от невозможности выразить невысказанное, вы обнаруживаете, что молчание единственное, что способно не изничтожить сокровенное.

А теперь представьте, что в этом многомерном мгновении одновременно с потоком мыслей существуют и чувства: ужас перед неизведанным, неверие и страх, любопытство и изумление, растерянность и желание верить. И вы хотите все это запечатлеть без слов, оживить это мгновение, чтобы в нем предстало все невидимое, происходящее внутри человека, столкнувшегося с чудесным явлением, но так, чтобы через него просвечивало и осознание величия этого события для всей человеческой цивилизации. Каждый мазок и полутон картины должен шептать о невероятном, каждая складка на одежде и морщинка на лицах выражать неуловимые оттенки души героев, каждая тень отображать атмосферу невероятного акта в жизни персонажей, но все это сотворенное должно быть таким, чтобы не отвлекать внимание смотрящего на главное - на само предстояние чуду.

Если вы представили всю сложность замысла, стоявшего перед голландским художником Рембрандтом, то вы сможете оценить всю невероятность его шедевра «Неверие святого Фомы». Изобразив мгновение невидимого чуда в видимом, да еще звучащим в шепоте действа через перекликающиеся взгляды и мимику учеников Христа, голландский мастер на этом не остановился и обрамил все это собственными ощущениями бережности, нежности и чуткости. Подарил нам возможность не только увидеть и услышать, но и пережить собственную душевную драму, прикоснувшись к опыту чуда, явленному как нечто хрупкое, ранимое и оттого особо ценное.

Творчество Рембрандта всегда отличалось особой чуткостью к передаче чувственной многоголосицы внутренних переживаний. Изображая ли Саскию, свою возлюбленную, трагически погибшую после рождения сына, или обычного старика, или урок анатомии, - каждый его образ многослоен и неуловим как определенный типаж, которого можно было бы описать характеристиками социального или классового. Его персонажи реальные и живые. Картина «Неверие святого Фомы» не исключение, но есть в ней нечто особенное, что смог сделать Рембрандт – передать не просто предстояние явлению чуда, но и показать антропологию человеческой души, столкнувшейся с небывалым. Более того, оживив мгновение встречи с чудом, он раскрыл и метафизику душевных перипетий героев – апостолов совсем иначе, чем было принято в его время.

Особенная чуткость души Рембрандта становится понятной, когда смотришь на картины других художников, не менее мастеровитых, изображающих тот же евангельский сюжет, но показавших сцену реакции святого Фомы на чудо воскресения по-другому, буквально соотнося сюжет со словами Фомы из евангельской притчи: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю».

Мода на грубый реализм, отказ от идеалистического изображения святых, принятое в конце 16- начале 17 веков хорошо отражено в том же евангельском сюжете у Караваджо. Его Фома смело вкладывает руку в ребро Христа, не заботясь о том, насколько это может причинять боль. И дело даже не в этом, а в том, что этот момент красноречиво свидетельствует о грубости и бесчувственности, неуважении друг к другу, принятых за основу в среде обычных людей. Отказ от идеалов привел к другой крайности – к отказу от проявления обычной человечности по отношению друг к другу. Настолько глубокое вкладывание руки в рану Христа может лишь свидетельствовать о низких этических нормах и отсутствии нравственных ориентиров в обществе. Художник Караваджо и другие мастера живописи, выступая на передовой в революционных изменениях общественных настроений к реализму, перешедших и в искусство, тем самым демонстрируют норму «правильного» среди простолюдинов, пример того, что бесцеремонно вторгаться в личное пространство другого человека не только позволительно, но и вполне отвечает реальным способам взаимоотношений между людьми. Грубое тем самым поощряется, бесчувственность, и отсутствие уважения признаются за правило поведения.

Понимая такие нормы этического ландшафта общественной средневековой среды, переживавшей переосмысление прежних идеалов, совсем иначе воспринимается написанная через 30 лет после такого же сюжета Караваджо картина Рембрандта. Голландский художник предпочитает иначе изобразить реакцию Фомы - не вкладывая его руку непосредственно в рану воскресшего спасителя. И в этом свободном выборе художника улавливается и его собственная человеческая натура, трепетное и уважительное отношение к Другому, нежелание «ковыряться» в его теле, даже/тем более, если это сам сын Божий.

Картина «Неверие святого Фомы» Рембрандта демонстрирует совсем другое, чуткое и бережное отношение к приватности тела и души Другого.

Рембрандт, избегая описания действий и событий через призму грубого реализма, предлагает на суд зрителя иной тип повседневной культуры – такой же реальной, живой, но чувствительной трепетности, чутко относящейся к переживаниям другого человека.

А теперь рассмотрим подробнее.

Несмотря на приглашение Христа вложить руку в рану, чтобы через телесный опыт почувствовать живую плоть, Рембрандт через реакцию Фомы указывает на иной способ переживания чуда Жизни как одномоментно происходящий нравственный акт внутри человека, сохраняющий возможность чуду быть неизведанным, явленным как бы в процессе, не запечатанным инстинктивным жестом присвоения и обладания.

Одна рука Христа, кончиками пальцев приподнимающая покровы одежды, а вторая, приглашающая Фому взглянуть на рану, у Рембрандта предстают как элегантный и бережный жест. Эта изящность и трогательность и есть реакция Христа на желание ученика уверовать, прикоснувшись, но в ней скрыта подсказка на ответный жест со стороны Фомы - ты свободен, ты можешь вложить персты в мое ребро, но посмотри на мои жесты, присмотрись к ним внимательно. Нежность во взгляде Христа предлагает Фоме самому выбрать то, что он сделает ради того, чтобы поверить, но уже явлен пример того, как сделал бы это Бог в отношении к земной плоти человека.

Удивление в глазах Фомы, легкая оторопь от происходящего, прижатые к груди руки уже говорят о растерянности апостола, но также и о том, что после жеста Христа он не хочет разрушать хрупкость чуда грубым прикосновением к плоти.

Рембрандт застает Фому в мгновении переживания не просто выбора - инстинктивного желания коснуться или продолжать лицезреть, а более сложного нравственного выбора – как достойно ответить на жест Христа, оставшись на высоте собственной человечности. То, что Фома всматривается в глаза своему учителю, а не на саму рану, уже демонстрирует возникшее сомнение в прежнем желании «вложить руку в ребра Его, чтобы поверить». Скорее, мы видим во взгляде Фомы стремление разглядеть невидимое, но самое важное для него, как христианского апостола, – как Христос, являясь земным воплощением божественного, предлагает поступить ему, как будет лучше для его души как человека.

Особенность встречи двух взглядов – Христа и Фомы, направленных друг на друга, может быть объяснена через греческое понимание личности «просопон». «Прос» означает «перед», «в направлении», а «опое» (генитив существительного ώψ) означает лицо, и именно глаз (как в нашем слове «оптика»). Следовательно, быть прос-опон означает не что иное, как быть-в-направлении-к-лицу, предстоять чьему-то лицу, быть в его/ ее присутствии, у него/ нее на глазах.

Богослов и философ Джон Пантелеймон Мануссакис в книге «Бог после метафизики» раскрывает первоначальную семантику этого движения предстояния Я чуду Другого.

Рембрандт создает это отношение взглядов на картине, искру, ощущаемую нами, если мы попытаемся представить то, что скрывается в глубине души ученика и Христа. Фома, в растерянности, удивлении вглядывающийся в глаза своего учителя, переживает мгновение нравственного выбора. В этом мгновении одновременно сосуществуют человеческая свобода, трепетная, божественная любовь к человеку, принятие Христом любого его выбора, и драма, разыгрывающаяся в душе того, кто не знает, не верит, но хочет знать или уверовать. Слова Христа «блаженны не видевшие и уверовавшие» дана как также подсказка того, что «видеть», то есть умом познать, а «уверовать», то есть услышать, узнать сердцем – это два разных способа предстояния чуду.

Чуткость Рембрандта как свидетеля, представляющего нам событие воскресения Христа для Фомы, являет собой приглашение для апостолов - учеников к нравственному преображению - уверованию в небывалое не через разум, а сердцем, а чуткость Рембрандта как творца-художника приглашает смотрящего преобразиться вместе с героями.

Мастерство Рембрандта как художника и чуткость Рембрандта как человека вместе созидают совершенно иной способ передачи явления предстояния чуду - не с помощью рациональной фактичности, а с помощью зрительного переживания чувственных перипетий, происходящих в душе героев на картине. Это другой способ смотрения, настроенный на то, чтобы разум смог услышать шепот мыслей, а сердце - увидеть нравственные оттенки и переливы предстоящих друг другу персонажей. В этом гениальность Рембрандта. Переворачивая основы постижения-узнавания человеком окружающего мира, в своем творчестве он демонстрирует возможности человека, а не его данность, человека, не застывшего в своем акте действия, длящегося, находящегося в непрерывном внутреннем движении и преображении.

Изображая мгновение растерянности перед возможным действием Фомы, Рембрандт словно дает подсказку своим современникам и потомкам, что самый главный миг – не само действие апостола, а то, что предваряет его, то чувство и нравственный перелив, который человек выбирает, чтобы воплотить через него последующее действо. Выберет ли он неверие и знание, и тем самым не заметит всю хрупкость и чуткость, проявленную по отношению к нему со стороны Христа, или предпочтет лишь легкое прикосновение, в котором будет столько же нежности и тепла, сколько ощутил он сам во взгляде воскресшего. Это мгновение выбора лишь кажущееся мимолетным, заключает в себе всю драму человеческой натуры, всю сложность душевных мук, которые человек способен переживать в момент нравственного преображения. Рембрандт оживляет этот момент, вынося на свет всю текучесть и непрерывность созидания человеческих выборов, всю внутреннюю борьбу, что происходит в душе, прежде чем человек совершает даже самый, казалось бы, простой жест – касание рукой Другого.