Философ Виктор Малахов и основатель TheVirtuoso Екатерина Макаревич беседуют о безоглядной подлинности, удобном прикрытии идентичностью, родственном внимании к Родине и человечестве людей

- Кажется, что сегодня в мире идут процессы по природе своей разнонаправленные. С одной стороны, ощущается стремление к некой индивидуальности, локализации, аутентичности и оригинальности, с другой – к некой общей идентичности, отождествлению себя с определенным классом, сообществом, государством. И как в этих условиях быть? Примириться ли с тем, что есть, или сначала разобраться, как эти два, казалось бы, разнонаправленных вектора – аутентичности и идентичности – понимаются, и уже затем выяснить, как, возможно, они могут сосуществовать друг с другом? Но прежде вопрос, почему это различение важно лично для вас?

- Я думаю, что философию всегда должно занимать не просто то, что происходит в мире, а то, как человеку с этим быть, стоит ли подлаживаться под то, что творится вокруг него, или ради спасения собственной личности, собственной души он должен сопротивляться давлению извне. Оказывать ему сопротивление, с какими бы могущественными факторами мы ни имели дело. Полагаю, с вопросом об аутентичности и идентичности всё обстоит так же. Преобладающие идеологические установки наших дней побуждают нас отождествлять аутентичность с идентичностью, точнее говоря, сводить первую к последней. Тем не менее, сегодня, на мой взгляд, становится все более очевидным, что идентичность и аутентичность не совпадают.

Попросту говоря, быть идентичным означает быть таким же, как кто-то, найти общий знаменатель, который делает меня таким же, как другие люди, которые подпадают под определённую категорию. Быть идентичным, значит, быть таким же. Быть аутентичным означает быть самим собой. Стараться быть искренним, непосредственным, отзывчивым, чутким ко всем нюансам жизненной ситуации, не предавать неповторимость жизни, которая у каждого единственная и, как поется у Булата Окуджавы, «короткая такая».

Вы спрашивали, чем эта проблема важна для меня. Конечно, она много для меня значит. Вы знаете, что мы с супругой пятый год живем в новой для нас стране. Отважились мы на переезд главным образом потому, что проект идентичности, диктуемый кардинально изменившейся ситуацией в нашем родном доме, в Украине, вступил в резкое противоречие с нашим ощущением аутентичности собственного бытия, с нашими жизненными и нравственными ценностями.

Разумеется, и на новом месте обитания право оставаться собой даётся нам непросто. Впрочем, я думаю, что ситуации такого рода отнюдь не редкость, в них достаточно часто попадают наши современники, пытающиеся самоопределиться в различных культурных, национальных сообществах. Мне кажется, что идентичность и аутентичность следует различать именно в плане жизненной человеческой проблематики, в плане экзистенциального выбора, который может встать перед каждым.

- Можно ли сказать, что аутентичность становится своего рода порождением самотворчества, а идентичность вытекает из творческой способности другого человека, к кому ты лишь примыкаешь, принимая это творчество как свое собственное? Создается впечатление, что идентичность выступает как вторая обработка аутентичности.

- Важно, чтобы грани нашей идентичности не лишали нас возможности аутентичного выбора, - ведь, со своей стороны, аутентичность сама по себе часто возвращает человека к его подлинной идентичности. Это вполне естественно. Если я свободно и непринужденно проявляю себя таким, каков я есть, то уж, наверно, при этом выявляются и какие-то существенные связи, глубинные взаимоотношения, которые соединяют меня с другими людьми. Вообще, мне кажется, счастлив человек, который находит такую человеческую общность, в которой он искренне, непринужденно, безоглядно может чувствовать себя самим собой. Думаю, что такое единство аутентичности и идентичности возможно и к нему стоит стремиться, - лучше всего это, наверное, понимаешь, когда приходится пережить его разрушение.

Знаете, есть такое жизненное правило - пытаться, насколько это от тебя зависит, в каждый момент своего существования присутствовать целиком в том моменте, в той ситуации, где тебе приходится быть. Не дробить себя, сохранять свою целостность, быть собой в каждый текущий момент своего бытия – ведь только как целостное аутентичное существо человек способен к творчеству, свободе, любви.

Именно как человек, сполна присутствующий в себе самом и живущий своей собственной жизнью, ты достоин любви, достоин того, чтобы кто-то считал тебя другом. Это очень важно для каждого из нас – найти того, кому мы по-настоящему нужны. А по-настоящему мы можем быть кому-то нужны только в своей аутентичности, в своей неповторимой самости, такие, каковы мы есть.

- В «Путешествии Гулливера» Джонатана Свифта есть известный сюжет про лилипутов, которые десятилетиями вели распри из-за того, с какого конца разбивать яйцо: с тупого или острого. Свифт безусловно гениален, сам принцип противостояния он доводит до абсурда. Но в конце этой притчи есть такая фраза, которая, мне кажется, в нашем разговоре может быть полезна для прояснения того, как нивелировать ненужный конфликт между аутентичностью и идентичностью. Дается такой текст:

Возможно, в этих словах есть подсказка к тому, что кому удобнее быть аутентичным, пусть будет. Кому больше нравится быть идентичным – то же. Кому как удобнее, но это личное дело каждого.

- Знаете, один мой очень давний знакомый, поэт-одессит Витя Мейзерский, выдвигал в этом вопросе третью позицию. Вот, существуют остроконечники, тупоконечники, а ведь могут быть еще и компромиссисты. Интересно, с какого конца они-то разбивают яйцо...

Но что действительно стоит за различением идентичности и аутентичности? Когда человек наталкивается на эту проблему? Наталкивается он на неё тогда, когда ему, в частности, приходится выбирать свою позицию в спорах по поводу национальной идентичности и аутентичного поведения в современном мире. Зачастую национальная, религиозная или любая другая идентичность оказывается для нашего современника удобной ширмой, прикрытием, позволяющим всерьез не разбираться с собственными нравственными проблемами, поводом уйти от поиска собственной аутентичности и аутентичных контактов с другими людьми. Хотелось бы ошибиться, но кажется мне, что в нынешнем мире слишком много верующих, для которых вера сводится к вопросу о конфессиональной идентичности, слишком много патриотов, для которых патриотизм сводится к национальной, государственной идентичности, - а за этими ярлыками легко прятать и собственную неискренность, и агрессивность по отношению к тем, кто под вывеску этой идентичности не подпадает. И здесь я вижу одну из болевых точек нашей современности. Поиски своей идентичности часто нас толкают к нетерпимости, непризнанию других.

- Вы упомянули про патриотизм, разговор о котором поднимает нас на более общий уровень, к тому, что роднится с уровнем общечеловеческим. Для вас есть разница между пониманием национализма и патриотизма?

- Да, я вижу существенную разницу между нацией/национализмом, с одной стороны, и родиной/патриотизмом – с другой. Вы знаете, у Фрэнсиса Бэкона есть понятие «идолов», которыми одержим человеческий дух.

Наиболее опасны, по мысли британского философа, «идолы площади», перед которыми человек, принадлежащий к определённой среде, определённому кругу общения, как бы заранее расположен снять шляпу. Таково для многих в наши дни, например, понятие «миф». Или понятие «нация». Бэкон считал, что задача философии заключается, в частности, в критике такого рода понятий-идолов. Мне представляется важным трезво разобраться в том, что собственно стоит за понятием «нация» для современного сознания. Сам термин «нация» происходит от natio (лат.)– рождаю. Нация у римлян – богиня-покровительница родов. Сейчас, как известно, существует немало подходов к определению «нации»; главное, на чём я хотел бы заострить внимание, - то, что это своего рода понятие-перевертыш. Мы можем воспринимать его в рафинированном конституционно правовом ключе, как принадлежность человека к определенной гражданской общности, которая наделяет его некоторыми правами…

- и некоей идентичности как раз…

- Да. Но в определенных условиях, иногда с какой-то фатальной неизбежностью, смысл этого понятия сдвигается в сторону пресловутых «почвы и крови», в сторону не опосредованной ничем человеческой этничности. И вот сочетание в понятии «нация» его гражданственных коннотаций, с одной стороны, и этничности, которой тоже очень трудно избежать в рамках национального дискурса, с другой, может быть очень опасным, может аккумулировать и оправдывать нетерпимость в человеческих отношениях. То, что нация – понятие амбивалентное, понятие–перевертыш, я думаю, не следует сбрасывать со счета. Как бы мы ни стремились цивилизованно и либерально его рассматривать, о его этнической подкладке забывать нельзя.

Что касается сравнения понятий «нация» и «родина»… Не стоит забывать, что понятие «Родина» тоже имеет свою философскую историю. У Алексея Фёдоровича Лосева, которого все знают по другим его работам, есть философская повесть «Жизнь», в которой он писал о понятии «родина», что это одна из величайших категорий человеческого разума. Очень интересно, что в этих своих размышлениях он противопоставлял понятие «родина» понятию «род». Род, коррелирующий с нацией, народом – это как бы физическая общность людей, это их общность по плоти и крови, а родина – та общая субстанция, в которой человек находит свою аутентичность, если вернуться к исходным терминам нашего разговора, своё собирательное духовное «я».

Человек как духовное существо испытывает тоску по родине, нуждается в сознании, памяти, в отношениях, которые сближает его на этой почве с другими людьми. Родину можно понимать очень конкретно, как «малую родину», место, где человек родился, место, где берут начало его жизненные тропы, ведущие в большой мир. Понятие «нация» обособляет – эти люди принадлежат к одной нации, а эти – к другой. «Родина» же – не исключающее, а объемлющее понятие.

Если говорить о моей милой родине, Киеве, то в Киеве рождались и жили люди, принадлежащие к самым разным нациям, народам, религиям. Разные по происхождению, по своей культурной идентичности - украинцы, русские, евреи, поляки, – и всех их сближает то, что их малая родина – Киев.

У каждого человека есть такая своя малая родина, и вот, когда мы обращаемся мыслями к своей родине, то ли в высоком, духовном смысле, то ли в самом непритязательном, житейском, камерном её понимании, мы всегда ищем какие-то ниточки, связи, соединяющие нас с самыми разными людьми, которые все суть наши ближние. Когда мы убеждаемся, что у разных людей, разных по воспитанию, национальной принадлежности и т. д., есть общая родина, к которой они сопричастны, - мне кажется, это всегда духовное открытие, это то, что дарит нам тепло, чувство душевной укорененности. В этом смысле, да, «родина» - действительно понятие объединяющее.

Интересно, что в Греции «патриотами» изначально называли приверженцев своих «полисов» - тех или иных небольших городов-государств. То есть патриотизм возникал как качество, которое, прежде всего, характеризует наши отношения к малой нашей родине, а уже потом – к Родине большой. Мне кажется, что патриотизм в большом, государственническом смысле, патриотизм человека, который ощущает свою приверженность к стране, культуре, тогда по-настоящему глубок, когда он начинается с самых простых, аутентичных, ярких впечатлений детства, жизни в своей семье, с первых искорок-вспышек его самосознания. С той ничем не заменимой точки его подлинного присутствия на земле, которые мы можем назвать его малой родиной.

- Но при этом может появляться и вторая родина…

- Знаете, есть полярные понятия, родина и чужбина, а между ними может быть множество переходных зон. Человек может чувствовать отблески чего-то родного в разных, порой неожиданных для себя местах. Это вообще-то тайна души человеческой, почему для нас какие-то места представляются более родными, чем другие. Да, человек способен, не забывая о своей малой и большой родине, находить всё новые родственные себе пространства в расширяющемся мире, в котором он прокладывает свои пути.

Михаил Пришвин, замечательный писатель, который писал, в основном, о природе, говорил, что для художника и писателя очень важно «с родственным вниманием» относиться ко всему окружающему, вплоть до внечеловеческого мира животных и растений. В этот внечеловеческий мир он тоже должен вносить свою «способность раз-личать»: от-личать одного лесного зверя от другого, одного воробышка от другого…

Есть что-то в слове «родина» такое, что позволяет нам расширять наше чувство родственности миру. Ещё раз подчеркну: понятие «родина» не ограничивает нас, не противопоставляет нас тому или другому, а наоборот, учит находить родственное в широком круге реальности, которая нас окружает. Но тут есть проблема.

Современная жизнь вследствие глобализации, интенсивности информационного обмена такова, что человек все в большей степени должен, казалось бы, ощущать как свою неповторимую уникальную родину всю планету Земля, на которой он обитает. Вроде бы это естественно. Но передается нам это чувство, давайте честно признаемся себе в этом, с большим трудом. Казалось бы, сама жизнь подталкивает к тому, чтобы мы ощущали свою планету как Родину и, ещё острее, как свою малую родину. Мы родом с этой планеты, она у нас единственная и её так легко потерять, но почему-то такое понимание зачастую остается лишь на уровне отвлечённых деклараций. Наше «родственное внимание» к миру, который нас окружает, непросто прокладывает себе дорогу. Хорошо, когда другие страны, люди, народы действительно становятся в чем-то родными и близкими для нас. При том, что мы не забываем, конечно, и того, откуда мы сами родом. И то, и другое является проявлением нашей общей человеческой идентичности.

И в этой связи - ещё два слова о понятии «патриотизм». Патриотизм – слово, производное от «patria», «родина». Существует местный патриотизм. Сегодня, произнося это слово, мы чаще думаем о патриотизме в большом смысле, в смысле приверженности к своей стране, своей Родине. На мой взгляд, понятие патриотизма в таком «большом» смысле сейчас у нас чрезмерно милитаризовано. Ведь если мы действительно любим свою родину, нам должно быть больно видеть ее лицо, искаженное гримасой ненависти, нетерпимости, боли. Вот почему настоящий патриотизм в современном мире - это, по моему убеждению, не воинственное стремление, вопреки всему, утвердить интересы своей страны, нации, государства, а действенная воля к миру, поскольку мир – универсальный горизонт общения, который дает человеку, стране, народу единственную и неповторимую возможность быть собой, находить себя в общении с другими. Если мы действительно любим свою родину, малую и большую, мы не можем не желать ей мира, поскольку мир – это то состояние, когда она может развиваться, процветать, оставаться собой, сохранять внутреннюю гармонию. Наш патриотизм должен быть, в конце концов, направлен на достижение мира для нашей родины. И в той мере, в какой мы оказываемся способны разделить чувство совместной причастности судьбам нашей родной и единственной планеты Земля – нам должно быть нестерпимо больно видеть её лицо, искажённое гримасой ненависти и вражды. Есть такое старинное приветствие, его мы находим в разных уголках нашей планеты: «Мир вам» - пожелание состояния мира…

Когда-то Дмитрий Сергеевич Лихачев выдвинул лозунг «экологии культуры», сегодня мы почему-то редко о нём вспоминаем. Вполне представима, на мой взгляд, и экология родины – экология родных ландшафтов, мест, где сложилась та или иная человеческая общность. У древних греков слово «этос», от которого произошло название науки этики, означало совместное место обитания, пространство, в котором формируется определенный нравственный характер. Родные места закладывают в нас, так или иначе, нечто, что формирует нас как личность. Поэтому важно хоть что-то из этого родного ландшафта сохранить. В этом плане понятие родины, мне кажется, как раз понятие жизненное, глубокое, о нем стоит размышлять всерьез, поскольку это очень важный исток человеческой аутентичности. Мы можем причислять себя к каким угодно общностям, партиям, группам; в любом случае очень важно хранить память о том, что сделало нас такими, какие мы есть, помнить о наших бабушках и дедушках, семейных традициях, улицах родного города, на которых мы учились ходить.

Проблематика соотношения национального и общечеловеческого вошла в круг моих интересов как философа-этика еще где-то в конце 80-х годов. С тех пор и доныне мне часто приходится сталкиваться с характерным ходом мысли: да, мол, все мы люди, все мы так или иначе принадлежим к человечеству в целом. Но из чего состоит человечество? Можно рассуждать так, что человечество состоит из наций, а уже нации состоят из отдельных индивидов, к этим нациям принадлежащих. Что из этого вытекает? То, что я как индивид лишь в той мере реализую свое человеческое предназначение, в какой воссоздаю свою национальную идентичность, и чем полнее, чем глубже и ярче я выражаю эту свою национальную идентичность, тем больше, значит…

- Я – человечен? (грустно)

- Да. То есть для того, чтобы быть хорошим человеком, нужно быть хорошим украинцем, хорошим евреем, поляком и так далее. Таким образом, путь к общечеловеческим горизонтам для каждого индивида лежит через его национальную принадлежность и национальную идентичность. Это ведь целая жизненная программа. Я должен получать национальное образование, я должен всей душой разделять ценности определённой национальной общности, культивировать в себе её психологические черты, поддерживать её т. н. исторические чаяния и проч. - и лишь таким образом я выхожу на общечеловеческий уровень. Так вот, для меня было и остаётся принципиально важным, что человечество состоит не из наций, так же как оно состоит не из отдельных классов, не из каких-то социальных групп, религиозных или каких-то ещё – человечество состоит из людей. Перед каждым стоит проблема своей собственной человеческой идентичности. И решение этой проблемы мы обретаем вровень с собственной свободой: либо в «почве и крови», в том, что обезличивает человека, тянет его вниз, либо в мире культуры, в мире наших духовных обретений, а дух, как сказано в Евангелии от Иоанна, дышит, где хочет…

И вот если принять ту точку зрения, что человечество состоит из людей, а каждый человек должен и вправе сам обретать и отстаивать собственную аутентичность, определять смысл собственного бытия, -тогда становится очевидным, что люди как люди могут объединяться в самые разные общности. В зависимости от того, что для человека самое важное в жизни: для кого-то нация, для кого-то его религия, для кого-то определённые культурные традиции. Людей также может действенным и глубоким образом объединять чувство общей родины. Вот общность киевлян, людей, родившихся и живших в Киеве, надышавшихся киевским воздухом – разве это фантом? Существуют также поколенческие общности. Я, например, считаю для себя честью и радостью, что принадлежу к своему поколению – поколению людей, которые вступили в жизнь в светлые 60-е годы, когда перед нами раскрывались все новые горизонты, когда повсеместным было ощущение наступающей весны, распахнутости зовущего вдаль бытия. Мне бы очень хотелось сохранить до конца своих дней чувство принадлежности к этой человеческой общности.

Так что есть человечество, есть люди, есть самые разные общности, которые могут связывать людей между собой. Связывать – плохое слово. Объединять, придавая тем самым некий собирательный смысл жизни отдельных индивидов. В сущности, это большое счастье для людей, что от человеческого индивида, здесь и теперь существующего, к человечеству путей много. И мы различаемся в соответствии с тем, какой из этих путей мы для себя избрали. Поэтому не стоит, мне кажется, навязывать другим людям те пути, которых они не выбирали, нельзя отнимать у другого человека прерогативу свободного жизненного самоопределения. Есть человечество, есть люди, есть разнообразные человеческие общности, и каждый вправе выбирать свой аутентичный путь от собственного «Я» к горизонтам общечеловеческого.

- Прекрасные слова. Спасибо!