ВЕЯНИЕ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Философ Виктор Малахов и основатель TheVirtuoso Екатерина Макаревич беседуют о нюансах человечности, о том, как неуловимое веяние человечности звучит в тишине, почему человечность, в отличие от абстрактных идеалов, вполне реальна, как открыть нормальность человеческой жизни и почему она связана с мужеством предстояния Другому и Абсолюту, а также, существует ли «код человечности» и как собирать рассеянные искры добра.

У Бахтина в его исследовании «Эпос и роман» есть такие слова «человек или больше своей судьбы или меньше своей человечности». По его мысли, «человек до конца не воплотим в существующей социально-исторической плоти, всегда остается нереализованным избыток человечности». Мне кажется, с этого можно начать нашу беседу о человечности. В самом деле, человечность проявляется зачастую не как правило, норма, а как избыток, не вписывающийся в человеческие роли и статусы. Вы согласны с этим?

- Михаил Бахтин, как Вы знаете, много говорил об избыточном видении в контексте нашего эстетического восприятия другого человека. Как можно применить понятие «избыток», «избыточность» к теме человечности? Ну вот, я бы сказал, что любое дело можно делать по-человечески - или как-нибудь иначе. Делать «по-человечески» означает вносить в то, что ты делаешь, что-то, что заслуживает этого названия: душу свою, тепло, доброту, фантазию и все то, что дает людям основание сказать, что с ними поступили по-человечески. То есть, так сказать, какой-то «избыток». Вместе с тем, любое благодеяние можно делать строго по правилам, исходя из неких абстрактных принципов, так, что не будешь знать, куда и бежать от таких благодеяний и добрых дел. Делать что-то по-человечески означает оставлять у того, с кем общаешься или для кого что-то делаешь, ощущение душевного простора, чувство свободы, достоинства, теплоты общения. Много всего способно включить в себя понятие человечности…

- Согласна, человечность неопределима, выше любых правил. Скорее, она существует на уровне интуитивного чувствования того, как поступить и проявить себя по-человечески по отношению к конкретному Другому.

- Да, но я бы к этому прибавил, что человечность – вовсе не такая уж недосягаемая идея, которая заведомо выше любых наших попыток ее постичь. Можно говорить о высокой идее совершенства, высоких идеалах, которые по природе своей таковы, что люди их никогда достигнуть не могут. Такие идеалы часто холодны в своей основе. Вот отступиться на минутку от них – в этом тоже может проявляться человечность: сознательно стать пониже этих высоких идеалов ради конкретного ближнего, который перед нами стоит.

Так что человечность не обязательно нечто такое уж высокое, она просто рядом с нами. Человечность воплотима. Мы можем ее встретить на каждом шагу. Это не недосягаемый идеал, а то, что вполне достижимо в человеческой жизни. Мы не только стремимся быть человечными, но, к счастью, нам это иногда удается. И слава Богу, что это так.

- Я сейчас читаю книгу богослова Джона Мануссакиса «Бог после метафизики».
В ней он размышляет о феноменологии Бога. И один его пассаж, где он говорит о том, что «Бог дает себя ни в чем» очень мне откликнулся. Мне показалось, что в нем есть частичка ответа о том, что значит ощущение человечности. Вот это «ни в чем» он представляет через образ небольшой прохлады:

Это ощущение веяния, небольшой прохлады и стало для меня образом феномена человечности. Это особенно чистое отношение, без примесей присвоения, обладания, стремления что-то доказать, а вот такое – как небольшая прохлада, которая удивляет, потому что незаметна, тиха и не выпирает, но в этой неуловимости и легком веянии, возможно, и проявляется чудо человечности.

- - Я в область богословия чем дальше, тем менее решаюсь вступать, но вот перед нами слова из Третьей книги Царств о «веянии тихого ветра» (согласно другому переводу этого же места, речь идёт о голосе тонкой тишины), в котором Господь. Как это отнести к человеку? Изначальная ситуация человека такова, что он должен превозмогать в себе низменное начало, которое бесспорно в нем заложено. В ХХ веке это низменное начало очень часто выступало под лозунгом «почвы и крови» - того, что тянет человека вниз, делает его существом тяжёлым, неподатливым, жестоким. Но есть и то, что сверху овевает человеческую жизнь, то, что является в тишине и легких прикосновениях, то, что окликает нас. И мне кажется, что человеческое в человеке как раз в большей степени связано с этим веянием, этой окликнутостью свыше. Генрих Батищев говорил в этой связи о высших посвященностях человека. Это отнюдь не нечто массивное, деспотически-непреложное, это то, что дается через тонкую тишину наших нечаянных прикосновений, наших восторгов, нашей памяти. То есть, подводя опять к теме человечности, я хочу сказать, что человечность очень часто проявляется в чем-то, казалось бы, неуловимом, летучем, и в то же время чрезвычайно существенном для нас. В чём-то, что нас окликает, и что мы вместе с тем ощущаем как молчание.

В этой связи вопрос: что вообще делает человека человеком? Его человечность, не так ли? А человечность, как бы то ни было, понятие нравственное. По крайней мере, в русском языке нет слова «человеческость»; человека делает человеком его человечность. Когда может исчезнуть человеческое начало, человеческое присутствие в мире? Нет, не тогда, когда всех нас оцифруют, это все частности, а вот когда человек забудет, потеряет память о том, что значит поступать по-человечески, по-людски… Как эту память сберечь? Второй момент, раз уж мы затронули тему Богообщения… Вот человек перед Богом стоит, - мне кажется, очень важным определителем того, что такое человек, является то, что у человека есть такое чувство, он всегда стоит перед неким Абсолютом. В конце концов, неважно, как мы его будем называть – Бог той или иной религии…

- Вселенная, Жизнь…

- Еще Кьеркегор говорил: «Либо у каждого человеческого индивида, в самой его индивидуальности, есть свое отношение к Абсолюту, либо все пропало». Необходимо ощущать, что в любой момент своей жизни ты стоишь перед некоей конечной инстанцией и по мере сил должен сохранять ей верность, должен отвечать на её нравственный зов, - иначе, как говорил Кьеркегор, все пропало. Это чувство предстояния Абсолюту, чему-то, что выше нас самих и что видит в нас всё, мне кажется, тоже очень важная черта человечности, без неё не будет человека, а будет замкнутое в себе существо, раб своей плоти и крови.

И третий момент, в этой же связи. В Ветхом Завете изложен декалог Моисея - знаменитые десять заповедей. Казалось бы, элементарная вещь, самые простые нормы нравственности – а по существу это ведь своеобразный код человечности как таковой. Вот сказано «не убий». А почему собственно «не убий»? Представим себе, что человек легко мог бы себя клонировать в тысячах экземпляров. Почему ему не уничтожить неудачные экземпляры себя самого, как мы можем порвать и выбросить лист бумаги, сохранив в надёжном месте то, что было на нём записано? Всё дело в том, что человек – существо неповторимое, с неповторимой внутренней жизнью. Почему? Это тайна. Есть чудо человеческой неповторимости. И так весь смысл моисеевых заповедей тесно коррелирует с тем, что есть человек. Если бы вместо человека было какое-то другое существо, кто знает, может, и основополагающие нормы нашей жизни были бы другими.

Вся совокупность фундаментальных моральных норм - не правовых, потому что с ними дело обстоит несколько сложнее, а, прежде всего, именно моральных – не просто регулирует внешним образом человеческое бытие, а выражает какие-то его, таинственные во многом для нас, внутренние устремления.

- Да, но я тут бы обратила внимание на само понятие «нормы», которое в связи с последними общественными потугами к навязыванию новых, совсем, я бы сказала, разрушающих, человеческие отношения норм, все более дискредитирует себя. Нормы ведь становятся для человека нормальными, если мы не должны им, а добровольно им следуем, нуждаемся в них, осознавая их ценность. Сегодня я много думаю о том, как сделать так, чтобы разговор о нравственности воспринимался не как навязывание, а как побуждение к тому, что особенно ценно для человека. Так же, как опыт человечности особенно ценен для любого из нас. Поэтому я бы говорила о том, что следовать общечеловеческим, моральным нормам – не долг, а необходимость, нужда, но добровольная.

- Вы помните, где-то в одной из наших с вами предыдущих бесед мы вскользь уже касались темы нормы. Был такой оригинальный мыслитель, Яков Голосовкер, у него есть трактат «Об интересном». Так вот, Голосовкер писал, что хрестоматийный образец неинтересного - именно моральные нормы. Ну а я думаю совсем иначе. Когда я читал этику в университете, то пытался убедить студентов, что норма - одно из самых захватывающих понятий в этике. Норму не только выполнять нужно, нормы можно читать, как читаешь роман. Ведь это же очень интересно, как они образуются, как живут, что отражают. Уже вот эти всем известные десять заповедей – это ведь краткая феноменология всего человеческого существования. Почему, например, нормально для человека почитать своих родителей – что ненормального в непочитании родителей? Или почему убивать грешно? Взял и убил… Вот Раскольников мучился и принуждал себя переступить эту норму, а по-человечески не смог. И об этом можно и нужно рассуждать. Грустно, конечно, когда норму приходится навязывать, но ведь нормальность существования можно открыть в себе как Атлантиду. На самом деле, это трудно и, на мой взгляд, прекрасно - найти в себе нечто, обращающее нас к нормальному человеческому устроению жизни, к способности проявлять нормальную доброту к своим близким, любить их нормальной человеческой любовью, разделять обычный человеческий удел, Заметьте: люди, с которыми мы можем соотносить наши самые высокие представления о доброте, жертвенности, кротости, той же тишине духовной, жили, в конце концов, именно нормальной человеческой жизнью…

Простите за откровенность: я сейчас лучше понимаю, как страшно может быть для человека ощущение старости, приближающегося конца жизни. Это ощущение может толкать на бог знает какие безрассудства. Ведь то, что жизнь человеческая конечна, очень по-разному ощущается в 20, 40 и в 70 лет. Совершенно по-разному. И нужно держать себя в руках, нужно помнить: да, это нормальный удел человеческий, да, все люди стареют, болеют, теряют возможности, которыми когда-то обладали, и нужно относиться к этому спокойно, по-человечески. Не поддаваться тем смущениям и соблазнам, которые подстерегают нас. Остаться нормальным человеческим существом до самой смерти - ей-богу, это требует мужества. Я даже думаю, в этом есть своя красота.

- Кстати, по поводу норм и нормальной человеческой жизни. Есть ведь и крайность, когда нормальная жизнь, замыкается в своих «нормах». Мне вспомнился рассказ Чехова «Человек в футляре» в контексте темы избытка как неуловимости веяния человечности. Вот жизнь Беликова, человека в футляре. Вся жизнь, которая выбивалась за пределы нормы, которую он сам себе придумывал, либо за пределы социальной нормы, была для него испытанием.

- Для нас очень важно, чтобы наши ближние были по-доброму предсказуемы, когда нам плохо. Мы нуждаемся в предсказуемом друге. Нам отрадно, что мы можем положиться на его привычки, что он встретит нас, как обычно, выйдет к нам навстречу, будет себя вести так, как мы от него ожидаем. Предсказуемость – великое начало человеческих отношений. А ведь это тоже ипостась нормальности: норма – это то, что повторяется. Что касается ваших соображений, то ведь человек – существо, так сказать, многоэтажное. То, что в его жизни существуют разные измерения, не означает, что они должны подавлять друг друга.

Есть такая простая и, подчеркну, нормальная человеческая способность – жертвовать собой ради ближнего. Забыть о себе и обернуться к ближнему, чтобы что-то для него сделать. С одной стороны, для человека нормально иметь такую способность, а с другой - если ты обращён к своему ближнему, ты не можешь замыкаться ни в каком футляре, ты должен быть готов к любым неожиданностям, которые могут подстерегать тебя на этом пути…

Вот мы с вами начали разговор с темы избыточности. Когда человек поступает от души, по-человечески, в этом всегда проявляется некоторая избыточность отношения, нечто, выходящее за пределы любой нормы, - и это, по-своему, тоже вполне нормально! Человек – действительно существо многоэтажное. Есть уровень, на котором человеческие отношения определяют и должны определять моральные нормы. Существуют классические образцы норм, например, так называемое золотое правило нравственности. О нём много можно говорить, но так или иначе, любопытно, что самые разные цивилизации открывали его для себя – и древнекитайская и древнеиндийская, и древнееврейская, и Христос говорил – чего себе не хочешь, того ближнему не твори. Это очевидная основа человеческой жизни. О кантовском категорическом императиве тоже можно часами рассуждать. Существует, однако, и более высокий уровень человеческих отношений, когда человек выходит в пространство любви, жертвенности, сострадания. Тем не менее, и на этом уровне отношений о правах и требованиях нормальной жизни забывать нельзя. Рецептов для решения неизбежных коллизий между, скажем так, нормой и любовью, как известно, не существует. И всё-таки, даже в самых высоких полетах во сне и наяву не следует, на мой взгляд, забывать о нормах, на которых зиждется обычная человеческая жизнь, как нельзя забывать о родном доме: для человека это очень высокая ценность.

При этом, наряду с уровнем норм и превосходящим его уровнем любовной самоотдачи человеческая нравственность знает и ещё более высокий уровень, - мы уже говорили о нём сегодня, - уровень предстояния Абсолюту, перед которым человек сверяет и собственную любовь, и собственную совесть. Принципиально важно чувствовать цельность своего нравственного призвания, включающего в себя и нормативность, и избыточность, без которой нет человечности, и более высокие уровни нашей посвященности.

И ещё, относительно норм: подчеркну ещё раз, я не хотел бы, чтобы мы смешивали нормы с закрытостью. Нормально для человеческой жизни, чтобы мы были для своих ближних открыты. Вот я упоминал золотое правило - чего себе не хочешь, того ближнему не делай. Это не бог весть, какая нравственная высота – соблюдать это золотое правило, но и в нём есть оглядка на ближнего. Человек должен быть хотя бы минимально открыт для своего ближнего. А человек в футляре – именно закрыт. Кстати говоря, если, например, разбираться в соотношении понятий нация и родина, то нация – понятие скорее закрытое, оно обособляет людей, тогда как родина открывает для человека мир. От родного порога всегда идет дорога в мир, а нация предъявляет свои права на человека, не отпускает его от себя. Вообще же, существуют тысячи ипостасей закрытости и открытости…

- Мы сейчас говорили больше о самом проявлении человечности, об ее ощущении и практиках, а вот как добраться до нее. В этом смысле, интересны слова Гессе, который пишет о Достоевском.

Значит ли это, что для того, чтобы рождать нормальное человеческое отношение, необходимо очиститься, возможно, пройти даже через собственный ад, чтобы увидеть свои ошибки и признать собственные заблуждения. В этом смысле, нормальная человеческая ситуация может выступать как баланс, как некая золотая середина, которая не статична, а динамична, и всегда балансирует между глубинами, где скрыты все наши страхи, нереализованные ожидание, ошибки, и верхней планкой, где мы собственно преображаемся, становимся человечными и предстоим…

- …Мы тут с вами беседуем, а Татьяна Алексеевна сидит и передает вам привет. Мне кажется, она готова подключиться к разговору.

- Давайте, это становится традицией (смеюсь).

Т.А.: Мне хотелось бы, чтобы дуэт превратился в трио, в избыточность.

-Катя, возражать не будете?

- Не буду.

Т.А: Простите. А если не будете, то я тогда о пути к человечности скажу. Я сегодня услышала замечательный, на мой взгляд, анекдот. Старый, но я его как-то не слышала. Идут ходоки к Ленину. Ему докладывают: «Владимир Ильич, опять ходоки пришли. Что делать?» А он и говорит, «добрый человек»: «Расстрелять! Но вначале напоите их, пожалуйста, горячим чаем со сладостями».

- Мамардашвили где-то говорил об «удавке человечности». Была такая книжка, «Освенцим глазами СС». Там помещены воспоминания Рудольфа Хёсса, коменданта Освенцима, который рассказывает, что один из его подчиненных, какой-то эсэсовец, докладывал начальству: вот мол, идет зима, морозы, отапливать лагерь нечем и кормить заключенных нечем. И заключенных в лагере евреев было бы бесчеловечно оставлять терпеть эту зиму, не лучше ли уничтожить их сразу, чтобы они не мучились. Да, он употребил слово «бесчеловечно». Человечность, как все на свете, многолика. Тем важнее сосредоточиться на её смысловом максимуме, на том действительно важном для жизни, что мы можем найти в этом понятии.

А что касается вершин и низин человечности, то, знаете, Татьяна Алексеевна один анекдот рассказала, а я другой тем временем вспомнил. У польского юмориста Станислава Ежи Леца была такая замечательная фраза: «Докатился до самого дна, вдруг снизу постучали». Предела бесчеловечности то ли не существует вовсе, то ли его трудно отыскать, - лучше посмотреть, на что доброе человек способен. Мне кажется, что зла, черноты и низости на наш век в любом случае хватит. А вот что от человека зависит – всему этому противостоять и пытаться, насколько это в наших силах, быть добрыми, ориентироваться на то более высокое и позитивное, что мы можем найти и в мире вокруг себя и в собственной нашей душе. Дело не в том, чтобы, так сказать, организовывать экспедиции в адские бездны, они и так подстерегают нас, а в том, чтобы прочувствовать ад как неизбывную, увы, составляющую собственной души. Почувствовать, что ты не свободен от него, что он притязает на тебя такого, какой ты есть, с твоим себялюбием, трусостью, двуличием, неспособностью быть верным своему призванию.

Самые нравственно совершенные люди как раз очень остро чувствовали, сколько в их душе есть адского, низменного, черного, того, что надо в себе преодолевать. И дай Бог нам управиться с тем, что мы находим в себе. При этом сама по себе человечность - чем дальше, тем больше мне так кажется - понятие внутреннее светлое. Человечность не просто отягощает нас уделом человеческим, а, извините за метафору, дает нам силы, преодолевая всю тяжесть и низменность, которую мы, так или иначе, в себе несем, расправить крылья и лететь к свету.

- И еще про «удавку человечности». У Александра Солженицына в «Архипелаге ГУЛАГ» есть такая зарисовка, где он говорит, что вот, кто-то рассказывает, что в лагерях были «хорошие чекисты», а он оппонирует им:

Человечность искажена в этом примере тем, что для этих людей, опять же, если вспоминать золотое правило нравственности, были те, которые «свои», поэтому им какие-то «уступки», а есть другие, которые вроде не свои, а просто люди, и с ними можно поступать бесчеловечно. Вот такая вот выборочная «человечность», назовем это так. Но ведь человечность не делит людей на «своих-чужих», «коммунистов-некоммунистов». Вы как думаете по этому поводу?

- В языке неспроста существует два прилагательных: «хороший» и «добрый». Можно сказать, хотя язык не поворачивается, «хороший палач» - о человеке, который хорошо исполняет свое палаческое дело. Есть и слово «добрый», которое означает нечто совершенно другое. Может ли быть добрым чекист – а почему нет? Огонёк доброты может затеплиться в каждом. И очень важно уметь видеть и ценить доброту, искорки доброты везде, где мы их только находим.

Если, опять же, вернуться к богословской тематике - человеческая жизнь, наверное, такова, что в ней нет абсолютного зла. Согласно христианской теологии, есть абсолютное добро, нет абсолютной черноты. Знаете, у меня давно сложилось убеждение: ничто внутренне направленное к добру не проходит напрасно. Крупицы доброты могут вдруг засверкать в самых разных людях, там, где мы этого и не ждём. В самом сатане, ещё Августин Блаженный об этом писал, томится крохотная, захудалая, «больная» искорка добра. А в еврейской мистике есть целая теория собирания рассеянных искр. Долг каждого человека – с благодарностью собирать рассеянные искры добра и возвращать их в лоно божественного света.

Но вот ведь, у кого что болит… Страшно даже представить, как глубоко переплелись добро и зло в истории нашей, ныне канувшей в Лету, большой страны на протяжении ХХ века. Как переливались друг в друга, как влекли друг друга за собой и как яростно схлёстывались в противостоянии добро и зло, свет и чернейшая тьма… Да, и вопиющая бесчеловечность, и спасительная энергия доброты, сердечности, самоотверженности – как все это было круто намешано, господи…

Я думаю, что в сердце, в каком-то заповедном уголке человеческой души под любой, сколь угодно одиозной формой способно возникнуть и прорасти чувство жалости, чувство сострадания. Хотя бы и под формой эсэсовца, ведь и такие примеры были. Под какое знамя человек пошел служить, это всегда, конечно, очень важно, но не только это. Поскольку в предельном смысле люди всегда остаются людьми, даже тогда, когда у нас есть все основания считать их нелюдями. В душе любого «нелюдя» может, в конце концов, пробиться нечто человеческое. Помните, в
«Мастере и Маргарите», Понтий Пилат спрашивает у Иешуа га-Ноцри: «Это меня ты называешь добрым человеком?» А Иешуа и его, и Марка Крысобоя готов назвать добрыми людьми, и всех. Вслед за Иешуа, можно предположить, что в каждом человеке есть какие-то задатки доброты. Разумеется, свой талант всегда можно загубить, ту искорку добра, которая в нас посеяна, ее тоже можно растоптать, загасить, но все же она нам дана. В конце концов, это главное.